Во втором зале постоянной экспозиции Музея пейзажа можно увидеть необычайной красоты картину Александра Киселева (1838-1911) «Зимний пейзаж» (1878). Художник просто и искренно рассказывает о жизни маленькой русской деревушки, о настоящей русской зиме с морозным воздухом, инеем на макушках деревьев и потрясающим лунным серебром на вечернем небе. Автор этого пейзажа - обладатель интереснейшей судьбы с непредсказуемыми поворотами.
Александр Александрович Киселев родился в Свеаборге (сейчас адм. Район Хельсинки), воспитывался в Аракчеевском кадетском корпусе. Не закончив курса, в 1858 г. поступил в Петербургский университет на юридический факультет, но после его закрытия в связи со студенческими волнениями, стал посещать классы Императорской Академии художеств. В 1864 г. Киселев уезжает в Харьков работать в адвокатуре, одновременно пишет пейзажи, осваивает иконопись, ведет уроки рисования, работает в большом банке. Он преуспевает в карьере, становится заместителем директора банка и обеспеченным человеком, женится. Спустя 10 лет у Киселевых уже трое детей.
В 1970-х гг. в Харьков приехала первая передвижная выставка, Киселев увидел картины лучших русских мастеров. Он усиленно стал заниматься живописью и послал свои работы передвижникам в Петербург. Там он обратил на себя внимание Товарищества, и Крамской посоветовал ему заняться исключительно живописью. Недолго думая, Киселев бросил службу, переехал в Москву и весь отдался искусству. В начале было трудно: средств никаких, большая семья, но горячая любовь к искусству поборола все препятствия. Он приобрел известность в широких кругах. Его свежие пейзажи нравились публике и хорошо раскупались. Киселев понемногу укрепился и материально, переехал в Петербург и долго жил исключительно на заработок от искусства.
После реорганизации Академии художеств, когда профессорами ее стали почти исключительно передвижники, он одно время состоял в ней инспектором, а по уходе Куинджи из пейзажного класса занял его место и стал профессором. Иногда Киселев откровенно сознавался: «Ну, какой я профессор? Это так, когда другого нет. А согласился потому, что все же я хоть вреда не сделаю никому, не навяжу никому своего, что у меня есть плохого. Так и говорю своим ученикам: вы меня слушайте, а делайте так, чтоб на меня не было похоже».
По воспоминаниям русского художника Я. Д. Минченкова, в 90-х годах Киселев был уже стариком, ходил, прихрамывая, с палочкой. Один сапог у него был с толстой двойной подметкой. Сжимал и морщил лицо и сильно щурил один глаз. Тон его речи был полушутливый, без едкого сарказма или горькой иронии. У него все выходило безобидно и немного поверхностно, скользяще, подчас красиво.
Картина – в какой-то степени портрет художника. По ней можно заглянуть во все изгибы его души, характера. То, что было в картинах Киселева, лежало и в основе его натуры. Ему не свойственна была большая углубленность в жизнь, как в картинах его не было глубокого проникновения в природу. Он не проявлял исчерпывающего интереса к чему-либо, мысль его точно скользила по поверхности жизни, вылавливая в ней красивое или невинно-комичное. Но как человек образованный, вращавшийся в кругу людей науки и искусства, он много знал, был интересным и приятным собеседником и обладал достаточным запасом интересных воспоминании из пережитого, которые и передавал с легким своим юмором.
Все это увязывалось с его картинами, со светлыми, радостными тонами его пейзажей, немного идеализированных и подкрашенных, но в которых все же была культурная умелость и искренность чувства.
В большой академической квартире Киселева, как почти у всех передвижников-питерцев, были свои вечера, содержание которых носило характер, присущий самому хозяину.
Он очень любил стихи и сам сочинял их. Это были главным образом басни, гладко написанные и остроумные. Красивая легкая рифмованная шутка давалась ему свободно.
Обступает его молодежь и пристает:
- Александр Александрович! Напишите скороговорку, да подлиннее, чтоб язык можно было сломать.
Вытаскивают кресло на середину зала, усаживают в него Киселева и ждут. А он наклонит набок голову, еще больше прищурит левый глаз и - уже готово.
- Пишите! Только чтоб читать без отдыху, да побыстрей! – и диктует:
На мели мы лениво
Налима ловили,
А в домике цветами
Алела малина.
За малиной цвела лебеда.
Не беда,
Что в малину, меня
Не любя, вы манили,
Что про все вы забыли,
А меня в том винили -
Вот в этом беда!
Пробовали читать записанное и со смехом «ломали язык» на половине, а потом говорили:
- Да это вы, Александр Александрович, заранее приготовили, а вот мы придумаем такой стих, такие слова, что к ним не подберете рифмы.
- Ну, вот увидите, ну, вот увидите! - прыгала егоза-гимназистка.
- Ладно, пробуйте, - соглашался Киселев.
Молодежь убегает в другую комнату. Смех, спор! Выходят. Высокий худой юноша объявляет:
- Мы начали писать глубочайшее по идее и великолепное по форме стихотворение, но на второй строке вдохновение у нас выветрилось, а потому просим вас закончить стих.
Александр Александрович ждет. Юноша, став в театральную позу, прыскает со смеха в платок и начинает:
Покататься хотят девочки.
Вот оседланы и лошади...
и останавливается, а Киселев продолжает:
Я во двор гляжу, надев очки,
- Грязи нет, хоть без калош иди.
- Что? Поймали? - кричат кругом, и при общем смехе Александр Александрович объявляется непобедимым стихотворцем и первым поэтом Васильевского острова. Собирается подписка на сооружение ему при жизни памятника. При выборе для него места присутствующий здесь Мясоедов предлагает поставить памятник в Зоологическом саду и вносит на его построение первый камень - коробку спичек.
К спичечным коробкам Киселев был неравнодушен. Он машинально клал в карман лежавшую перед ним коробку и уносил домой. Там он разгружал свои карманы и из собранных за зиму коробок сооружал весной с детьми в саду целые замки причудливой архитектуры. Спичечные коробки служили кирпичами при постройке.
Как пейзажисту А. Киселеву необходимо было писать этюды. Это всегда сопровождалось большими расходами, если ехать приходилось далеко - на Кавказ или в Крым, особенно с семьей. И вот у него, как и у некоторых других художников-передвижников, явилась мысль завести свой уголок, свою дачу-мастерскую, где можно было бы дешево жить и с удобствами работать. Это предприятие казалось не таким дорогим, требовалась только единовременная затрата на постройку. Содержание же дачи должно было стоить не дороже найма чужого помещения. «А главное, - говорил Киселев, - подумайте: вы приезжаете в свою мастерскую, - свет, удобства для работы, никто и ничто вам не мешает. Какая продуктивность в работе, какая независимость! Правда, вы становитесь улиткой, прикрываетесь своей крышей, как раковиной, от внешних поражений, поводите из-под нее усиками, озирая маленький мирок, вас окружающий. Нет широкого простора, мал вам горизонт, вы связаны местом, но зато вы не треплетесь по пустякам, не тратите энергии на житейскую дребедень и отдаетесь исключительно искусству. В настоящее время только при таких условиях можно независимо работать. Посмотрите, за границей все художники так и делают - те, конечно, кто имеет для этого возможность».
На Кавказском побережье чуть ли не даром раздавались участки с условием, чтобы на них были построены жилища. Киселев выбрал участок в Туапсе, на горе у скалы Кадоша. Чего лучше: перед глазами море, Кавказ, горы... Для художника - рай! «Я видел море, очами жадными простор его измерил», - повторял в восторге Александр Александрович. С большими затруднениями, войдя в долги, он построил свою дачу и с увлечением стал писать кавказские горы и море.
И действительно, новые благоприятные условия дали ему возможность без особых помех отдаться искусству, а в природе был неиссякаемый материал для пейзажиста. Киселев блаженствовал, в его вещах появились впечатления от новой для него природы, и даже свежесть письма. Он, что называется, встряхнулся и ожил под южным солнцем.
В 2011 г. в Туапсе торжественно открыли памятник академику живописи А. А. Киселеву, прославившему город на века – молодой известный русский скульптор Виталий Шанов сделал городу великолепный подарок.
В глубине души Александр Александрович не считал себя выдающимся художником, к ним он причислял Серова, Левитана, Куинджи. Себя считал неплохим копировальщиком природы. В этом он признался себе уже в конце жизни. Но зато у него был редкий дар бескорыстного служения искусству. Киселева заметили и оценили: последние 15 лет жизни он был Президентом академии художеств и занимался преподавательской деятельностью. У него учился Н. Рерих.
О себе, о своих работах Александр Александрович говорил очень мало, а когда и говорил, то в шутливом тоне. В его шутках, незлобных выпадах как бы слышалось: «Не будем говорить серьезно о моем искусстве, оно для вас не так дорого. Будем шутить, каламбурить, а любовно беседовать со своими работами я буду один в своей мастерской».
И в большинстве его вещей чувствуется искреннее чувство, любование природой. В них теплится огонек, который мерцал ему на всем длинном жизненном пути и из жизни спокойной и, может быть, прибыльной уводил на путь сомнений, разочарований, житейских невзгод в туманные и заманчивые дали искусства. Он привел его, наконец, к профессорскому месту, усаживаясь на которое Александр Александрович шутил: «Куда ни шло: побуду и я профессором, себе на пользу, но чтоб и другим не во вред».
Он уверял, что в творчестве все держится на любви к искусству, и это чувство, самое ценное, должно отражаться во всей работе. А чуть остыл к искусству, - повеет холодом от произведений: «И будьте уверены, искусство вам не изменит и за ваше чувство отблагодарит. Все, что вы искренне и любовно сделаете, никогда не пропадет и будет иметь цену и значение».
Ставил себя примером: «Кто я был? Полировщик банковских табуреток и духом раб, ничтожный червь мира сего, но стоило мне полюбить искусство, и оно снизошло ко мне, малому, и повело меня до самых царственных брегов Невы. Вкушая горечь мира, я в то же время переживал такие сладкие мгновенья, о которых до того и мечтать не смел! И вот - как только смогу купить себе к пиджаку брюки - запишу в свой дневник: «Какие счастливые мы люди - художники!».